Андрэ Нортон - Железные бабочки [ Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов]

— Ах, теперь я вам, можно сказать, наступила на ногу. Но, Амелия, здесь ваш дом, разве не так? Разве вы не чувствуете себя частью всего этого? — она взмахнула рукой.

— Какая вы всегда серьёзная! Ну, разве это не прелесть? Взгляните на цветы, на счастливые лица, прислушайтесь к пению!

Мы уже почти выбрались из толчеи рыночной площади, и я должна была признаться, что цвета, сам дух праздника — всё это действительно произвело на меня впечатление, несмотря на стремление остаться посторонним наблюдателем. На скамье у таверны сидели молодые люди и громко пели, сотрясая воздух; я могла представить себе, что с такой песней возвращаются с победой солдаты.

— Военная песня… — вслух выразила я своё впечатление.

Графиня кивнула.

— В ней говорится о Родине, о выигранных сражениях. Разве кровь от неё не кипит, даже у женщины? Ах, теперь дорога будет ровнее…

Наш экипаж выбрался из старой части города на широкую улицу, вымощенную для более быстрой езды. Перед нами раскинулся веер дворца, его окна блестели на солнце, за изгородью из кованого резного железа виднелся сад. На улицу, по которой мы ехали вместе со множеством других экипажей, выходили широкие ворота. Одна их створка была закрыта, и я вспомнила обычай: только правящий князь имеет право въезжать через полностью открытые ворота.

Но мы направились не к главным воротам дворца, а свернули направо, туда, где на фоне голубого неба возвышалась Восточная башня. Вблизи остаток опасного и грубого прошлого выглядел ещё более неуместным.

Едва обработанные камни стен отнюдь не гармонировали с соседними строениями. Башня напоминала о темницах, подземельях… Снова я ощутила прикосновение страха. Вспомнила свой сон, замок, в котором у меня в комнате стоит свеча. Он очень похож на эту башню.

У входа во дворец, как и предвидела графиня, собралась толпа; кое-где в ней виднелись ярко-алые мундиры стражников. Конечно, глупо было надеяться увидеть здесь полковника Фенвика. Но на мгновение меня охватило желание, чтобы один из этих ярких мундиров принадлежал ему, чтобы он ждал нас.

Несмотря на все свои оборочки и завитушки, графиня действительно не привлекла никакого внимания. Потому что большинство женщин здесь оказалось одето в гораздо более сложные наряды. Моё простое платье было гораздо заметнее, хотя в выстроившейся для входа очереди я увидела и других женщин, одетых, подобно мне, небогато.

Линия посетителей чинно продвигалась между солдатами внутрь башни, и вскоре после яркого дневного света мы были ослеплены другой яркостью. В искусственном свете легко было увидеть, что курфюрст по-настоящему бережёт своё сокровище, хотя и позволяет взглянуть на него.

Узкие окна закрывали полоски металла, вделанные в камень. К ним, так же как и к скобам причудливого рисунка вдоль стен крепились горящие лампы. Их было так много, что они соперничали с солнечным освещением снаружи.

К тому же проход ограждали с обеих сторон прутья, которые, хоть и позолоченные, вызывали неприятные воспоминания о тюремных решётках. А за ними по обе стороны были выставлены первые образцы «сокровищ».

Эти предметы гораздо больше соответствовали обстановке, чем то, что описывала мне графиня. На возвышениях размещались доспехи, явно не предназначенные для боя, потому что их так обильно украшали золото и драгоценные каменья, что подходили они разве что сказочному принцу. На стойках крепилось множество шпаг с рукоятями, сверкавшими дорогими камнями, а на ножнах опять-таки поблескивало золото и ещё драгоценные камни. Имелись там и пистолеты и ружья, тоже шедевры инкрустации и отделки. Шлемы, больше напоминавшие короны, чем защитное вооружение бойца, возвышались на мраморных бюстах с мёртвыми глазами. Как будто правители Гессена в ожидании опасности всегда носили на себе свой выкуп.

Огромное количество горящих ламп и толпы посетителей сильно нагрели помещение, я начала задыхаться, захотелось на свежий воздух. Однако повернуть назад было невозможно, нам на пятки наступали новые полчища посетителей. Я боролась с ощущением, что меня закрыли в подземелье, и пробивалась к подножию лестницы впереди.

Графиня не находила здесь ничего достойного внимания, мы поднялись по лестнице и вышли в ещё один ограждённый прутьями коридор посреди комнаты с красно-золотыми стенами — пресловутой лакированной комнаты.

Здесь проход стал уже, и раз или два графиня немного отставала. Я увидела, что посетители дальше пройти не могут, хотя впереди располагалась ещё одна лестница. Но её перекрывала позолоченная решётка. Доходя до неё, посетители сворачивали налево и уходили под арку, должно быть, соединённую с самим дворцом.

Графиня внезапно потянула меня за рукав и остановила. В этот момент я хотела только уйти отсюда. Но она заставляла меня смотреть то на одно, то на другое чудо. В других обстоятельствах я бы задержалась и сама. Но драгоценные вещи были выставлены так тесно, жара от ламп ещё больше усилилась, и я чувствовала себя ослепшей и оглохшей. У меня сохранилось смутное представление о чашах и кубках причудливой формы из хрусталя и малахита или даже из более драгоценных материалов, настолько покрытых украшениями, что находящееся под ними оказывалось на три четверти скрыто. Попадались и необычные, гротескные и уродливые статуэтки, изготовленные из таких же материалов. Слишком много, чтобы наслаждаться их видом или даже запомнить. Вообще вся экспозиция показалась мне безвкусной, как ленты на шляпе графини.

Но перед самой решёткой и поворотом налево мы наткнулись на нечто такое, что заставило даже меня остановиться и удивлённо вдохнуть.

Это было изображение княжеского двора во всём его великолепии. Маленькие фигуры, покрытые эмалью и драгоценными камнями, были сделаны так искусно, так выразительно, что сразу становилось ясно: неизвестный художник изобразил в них живых людей. На помосте под алым навесом стояли два трона, на которых восседала царственная пара. Мужчина повернул голову к спутнице; подняв руку, он манил нескольких стоявших у подножия трона придворных. Эти приближённые держали в руках подносы с выполненными в мельчайших подробностях крохотными украшениями, шкатулками, хрусталём.

Женщина, которой предлагались все эти дары, была одета в роскошное жёлто-золотое платье, копию тех, что носили больше ста лет назад. На её маленьком лице играло гордое, почти мрачное выражение (как же талантлив был мастер, сделавший статуэтку: встретив где-либо эту женщину, я бы мгновенно узнала её). Она сидела, свободно сложив руки на золотых складках юбки. Корсаж, усеянный алмазами, чрезвычайно крошечными, должно быть, осколками осколков, составлял лишь одно из её украшений. Светлую голову увенчивала корона с такими же камнями, а длинную шею обхватывало ожерелье, оно частично лежало на плечах, частично на груди, почти обнажённой в глубочайшем декольте по моде того времени.